О приходе
Миссионерское служение
Галина Николаевна Николаева
18 декабря Церковь отмечает день памяти священника Илии Четверухина. Любимое чадо старца Алексия Зосимовского, он вошел в Небесные обители тернистым путем мученичества.
Илья Николаевич родился 14 января 1886 года в Москве в семье преподавателя русской словесности Николая Михайловича Четверухина. Это была очень благочестивая и любящая семья.
Очень показательным и знаменательным является сохранившееся воспоминание о том, что однажды в гимназическом классе возник вопрос о религии. И только один Илюша Четверухин прямо сказал, что он верует в Бога. Остальные же мальчики утверждали, что они не веруют. Этот поступок дает нам представление не только о религиозности Илюши, но и о его мужестве – он не побоялся насмешек соучеников и выступил один против всего класса. Кроме того, этот эпизод дает нам также представление об удручающем состоянии религиозности молодого поколения в те времена.
После окончания гимназии Илью приняли без экзаменов в Московский Государственный Университет на историко-филологический факультет.
Благословение на коренное изменение своего жизненного призвания и вступление на путь священничества он получил от преподобного старца Варнавы (Меркулова) Гефсиманского. В 1906 году на первой неделе Великого поста Илья Николаевич поехал в Черниговский скит с надеждой побывать у Старца. Ему удалось побеседовать со Старцем. Однако в тот же день отец Варнава скончался, стоя на коленях, перед святым престолом. Так Илья Николаевич, едва узнав Старца, потерял его.
8 мая 1906 года Илья Николаевич впервые поехал в Зосимову пустынь к иеромонаху Алексию. Он довольно долго беседовал со Старцем, исповедался у него с семилетнего возраста, как требовал того отец Алексий у всех, кого принимал в число своих духовных детей. «Отныне я беру вас в свое попечение, — сказал старец, — я должен буду ответ за вас давать на Страшном суде, но вы должны мне за то обещать полное со своей стороны послушание». Илья Николаевич именно этого и искал, поэтому тотчас с радостью согласился на условия, поставленные старцем, и вернулся в Москву волне счастливым.
Летом 1907 года, оставив университет, Илья Николаевич сдал экстерном за весь курс Духовной семинарии и поступил в Московскую Духовную академию.
6 февраля 1908 года Илья Николаевич обвенчался с Евгенией Леонидовной Грандмезон. После свадьбы, в тот же день вечером, они выехали в Сергиев Посад и, отстояв на другой день литургию в Лавре, отправились в Зосимову пустынь, где встретились с отцом Алексием. Благословив и поздравив их, батюшка дал им большую просфору, очень одобрил их приезд в монастырь и сказал им: «За то, что первые дни после брака вы посвятили пребыванию в монастыре и говению, вас Господь благословит и никогда не оставит».
В 1911 году Илья Николаевич был рукоположен в сан священника. В этом же году он окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия. Тема его кандидатской работы была «Жизнь и труды аввы Исаака Сирина». Часть его кандидатской диссертации была напечатана в книге «Творения аввы Исаака Сириянина», под редакцией С. Соболевского (Сергиев Посад,1911г).
По окончании Духовной Академии о. Илья со своим уже разросшимся семейством (к тому времени у него было два сына Сергей и Серафим) переехал в Сокольники, где стал настоятелем храма Живоначальной Троицы при Ермаковской богадельне. Там они прожили восемь лет. Кроме службы в богадельне отец Илья преподавал Закон Божий сначала в Елизаветинском институте благородных девиц, а потом в городском училище в Сокольниках.
В те годы отец Илья увлекался рисованием. Одной из самых значительных его работ стала икона Спасителя из Плевненской часовни в Москве. Написал он также иконы «Моление о чаше» и преподобного Серафима Саровского чудотворца.
После 1917 г. Ермаковская богадельня была закрыта, а вслед за ней закрыли и храм. Началось лихолетье. Впервые семья о. Ильи узнала, что такое жизнь впроголодь.
Когда стало известно о кончине настоятеля храма Святителя Николая в Толмачах, где в течение двадцати восьми лет в сане диакона служил его духовный отец иеросхимонах Алексий Зосимовский, отец Илья загорелся желанием служить в этом храме. Старец Алексий с любовью благословил его и вот он стал настоятелем этого столь дорогого его сердцу храма, «обвеянного молитвами дорогого старца».
Итак, началось его десятилетнее, до самого закрытия храма в 1929 году, самоотверженное служение в то тяжелейшее для всего Православного мира время. Тогда он был еще совсем молодым, ему было только 33 года. Это были мрачные смутные времена. Разворачивалась гражданская война, была страшная разруха, холод, голод. Все прежние ориентиры и ценности были сломаны, а тут еще и разброд внутри самой Матери-Церкви, появление прямого раскола: живоцерковники, обновленцы, арест и изоляция Святейшего Патриарха Тихона.
После переезда в Толмачи семья отца Ильи поселилась в доме причта, как и полагалось семье настоятеля, но времена были уже другие и в их квартиру стали вселять посторонних людей, появилось новое слово «уплотнение». В результате этого уплотнения семья из семи человек, в конце концов, оказалась в двух комнатках, окруженная враждебными людьми, считающими, что с «семьей попа» все позволено. Холодными зимами, когда не было дров, они обогревались около «буржуйки», Матушка Евгения готовила еду на гудящих примусах, и все старались, как можно быстрей пробежать мимо недобрых взглядов и укрыться за своими дверями.
Храм отец Илья нашел в совершенно бедственном положении. Богатые прихожане, бывшие раньше благотворителями храма, или умерли, или уехали, а в их домах поселилась беднота. Диакон и псаломщик уволились. Не было ни дров, ни муки, ни свечей, ни масла для лампад, ни церковного вина. Первую зиму храм не отапливался и внутри искрился от инея. Богомольцев почти не было. Но все же всегда находилось немного муки, масла и вина, и служба не прекращалась. Отец Илья решил служить каждый день. Матушка Евгения, имевшая музыкальное образование, хороший слух и голос, стала постоянно читать и петь в храме.
Постепенно в храм стало приходить и приезжать все больше людей. Появились помощники и помощницы. Особенно привлекала людей личность отца Ильи — его доброжелательность, ум, всесторонняя образованность и личное обаяние.
Постепенно сложилось общество людей, любивших и уважавших друг друга, привязанных к храму и к своему духовному отцу. Все прихожане с радостью принимали участие в уборке и украшении храма, в пении и чтении. Аналои с книгами стояли уже не на клиросе, а в храме, так как отцу Илье хотелось, чтобы как можно больше молящихся участвовало в богослужении.
Но не только великолепными проповедями и поучениями с амвона привлекал отец Илья к себе духовных чад. Его исповеди были для них ни с чем несравнимым средством очищения, научения, духовного возрастания. Исповедь он проводил на клиросе, за ширмой, исповедовал каждого индивидуально, обстоятельно, давал советы и поучения.
Говоря о Толмачевском приходе, нельзя не вспомнить и о домашних собраниях, проходивших у Батюшки или у кого-нибудь из его духовных детей. Они напоминали «агапы» – древнехристианские вечери любви.
В то время как в храме шла глубокая духовная жизнь, преображение душ человеческих и возносились горячие молитвы к Богу о мире и благополучии родной страны, напротив церкви из двери в дверь в здании бывшей церковноприходской школы, превращенной в клуб имени Карла Маркса, велась антирелигиозная пропаганда. Под церковные праздники устраивались антирелигиозные мероприятия, и тогда навстречу крестному ходу двигалось шествие с богохульными транспарантами, в адрес молящихся неслись насмешки и ругань, а в священника бросали камни.
В эти годы в связи с декретом о всеобщей трудовой повинности священник и его жена обязаны были устроиться на работу, так как служба в церкви таковой не считалась. Отец Илья с помощью И.Э. Грабаря устроился научным сотрудником в Третьяковскую галерею, а Евгения Леонидовна стала работать делопроизводителем во Всеобуче. Оба они рано утром уходили в храм, затем – на работу, потом снова шли в храм и уже только после этого – домой.
В 1923 году в семье произошло несколько серьезных событий: в феврале скончался после тяжелой болезни младший сын Иван, а в апреле родился следующий сын Николай.
В июле 1923 года отец Илья был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму по обвинению в распространении контрреволюционных слухов, касающихся отношения властей к Патриарху Тихону, и в монархизме. Он это категорически отрицал, так как христианин не должен быть ни монархистом, ни республиканцем, ему надлежит быть лояльным по отношению к существующей власти. Во всем том, что не противоречит Евангелию, считал отец Илия, мы обязаны повиноваться верховной власти и ее законам».
Весь 1923 год был трудным. Был арестован Патриарх Тихон. Прошли кровавые процессы над духовенством. Возник раскол живоцерковников. Многие священники снимали сан. Не стало Зосимовой пустыни. Разорили Троице-Сергиеву Лавру. Закрыли ряд церквей. Многие близкие переселились на Соловки, в Зырянский и Нарымский край. Обиходными стали слова: уплотнение, сокращение, выселение, арест, ссылка, расстрел.
А в конце 1923 года во время Рождественских праздников в храме произошло торжественное и радостное событие. Отец Илья поехал поздравлять Святейшего патриарха Тихона с Рождеством, и тот выразил желание послужить в его храме. Был назначен день – ближайшее воскресенье, 31 декабря по старому стилю. Для благолепия был приглашен протодиакон Михаил Холмогоров, который служил молитвенно, обладал мягчайшим баритоном, не читал, а пел ектеньи.
Это посещение Патриарха было для всех толмачевцев радостным великим праздником. В Святейшем все почувствовали истинно родного отца, молитвенника за всю землю Русскую.
Уволили отца Илью из Третьяковской галереи весной 1924 года. С этого времени его самого и всю семью записали в «лишенцы», лишив каких бы то ни было гражданских прав. Две комнаты обложили огромным налогом. Плата за все коммунальные услуги была многократно увеличена. Им было отказано и во всяком медицинском обслуживании, дети не имели права получать образование.
Постоянными прихожанами храма в то время были люди из самых разных слоев общества, но большинство все-таки составляла интеллигенция и учащаяся молодежь.
Первой помощницей в храме была Лидия Григорьевна Надеждина впоследствии принявшая постриг с именем Любовь. Когда в храме не стало ни дьякона, ни псаломщика митрополит Кирилл (Смирнов) благословил Лидию Григорьевну прислуживать во время богослужений. Она стала выносить свечу, разжигать кадило, подавать просфоры. Среди прихожан было много сотрудников Третьяковской галереи. Очень многие прихожане отца Ильи пронесли любовь и уважение к своему духовному отцу через всю жизнь.
Некоторые из духовных детей отца Ильи были в дальнейшем арестованы, сосланы, погибли в лагерях. Другие, уцелевшие продолжали приходить в его осиротевшую (после ареста о. Ильи) семью, теперь уже к его матушке Евгении, искали и находили у нее духовную поддержку и утешение. Матушка, в какой- то мере заменила его для осиротевших духовных детей. Она и словом, и делом старалась помочь всем, кто к ней обращался. Толмачевцы получали от нее и молитвенную помощь, и мудрый совет.
Отец Илья пользовался огромным уважением не только среди своих духовных чад. У него был обширный круг друзей, знакомых. Их имена составляют цвет культурной духовной жизни начала ХХ века. Наиболее известными среди них являются митрополит Кирилл Смирнов, архиепископ Иларион Троицкий, митрополит Петр Полянский, старец Герасим и архимандрит Арсений Жадановский из Чудова монастыря в Кремле, епископ Серафим Звездинский, протоиерей Алексей Мечев, архимандрит Митрофан Сребрянский, отец Павел Флоренский, епископ Игнатий Садковский, Михаил Александрович Новоселов (епископ Марк). Судьбы этих людей были сложны и трагичны. Их высылали, заключали в тюрьмы, ненадолго выпускали, они возвращались в Москву, а затем снова попадали за решетку. Их редкие посещения были настоящими праздниками для верующих. Если они служили в Толмачах, то без архиерейской пышности, а иногда просто молились в алтаре, чтобы не подвергать риску себя и отца Илью.
Храм святителя Николая в Толмачах закрыли сразу же после главного храмового праздника, Дня Святого Духа, 24 июня 1929 года. Новые владельцы опустошили внутренность, сняли не только кресты, но и купола, разбили на куски певучие колокола, а потом разобрали и дивную, стройную колокольню.
Отец Илия неделю пролежал с сердечным приступом. Оправившись после болезни, отец Илья стал служить в храме святителя Григория Неокессарийского на Полянке, приглашенный своим давним добрым другом, настоятелем этого храма отцом Петром Лаговым, туда же перешли и его духовные дети.
В этих печальных обстоятельствах отцу Илье пришлось встретить 20-летие своего служения Церкви.
О последнем служении батюшки вечерни в воскресенье накануне ареста вспоминает В.В. Бородич: «Воскресенье 26 октября было мрачным, дождливым днем. На душе было также тоскливо и тягостно. Об этой вечерне у меня осталось незабываемое впечатление. Из-за усталости Батюшка не говорил никакого поучения, он только устроил чтение акафиста Страстям Христовым перед Распятием. Певчие наши пели на красивый протяжный распев, и Батюшка так одушевленно, так проникновенно читал воззвания, что каждое слово отпечатывалось в душе… Батюшка особенно углубленно молился Богу. Евангелие, которое по уставу надо было читать в это воскресенье, было от Иоанна, гл.17- «Первосвященническая молитва». Батюшка читал с особенным чувством. Видно было, что он все слова этой возвышенной молитвы относил к себе, точно он чувствовал, что дело его на земле уже было совершено, а впереди ждали его, как и Христа, Голгофа и смерть… «Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил мне исполнить… Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира, ибо слова, которые Ты дал Мне, я передал им…Я о них молю, не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал мне, потому что они Твои. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду, Отче Святый! Соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты дал Мне». Проповеди не было в тот день, да в ней и не чувствовалось нужды: все было сказано Евангелием».
В тот же день отец Илья был арестован. Евгения Леонидовна так вспоминала об аресте мужа: «За ним пришли поздно ночью. После краткого обыска наши “гости” собрались уходить. Когда Батюшка совсем оделся, я сказала, что теперь надо помолиться. Они не протестовали, стояли без шапок. Я прочитала молитву, поклонилась в землю своему дорогому, он меня благословил, я его перекрестила и поцеловала. Все вместе вышли из дома. Я его спросила: “Что ты сейчас чувствуешь?” — “Глубочайший мир, — ответил он. — Я всегда учил своих духовных детей словом, а теперь буду учить их и своим примером».
Отец Илья был помещен в Бутырскую тюрьму. В небольшой камере было столько людей, что даже на полу между нарами лечь было негде. Первое время он спал на заплеванном, грязном полу под нарами.
Дело о. Ильи вел сотрудник секретного отделения ОГПУ Л.Д. Брауде, (впоследствии известный юрист), который настойчиво добивался, чтобы он оговорил себя и других, подтвердив следственные домыслы, будто бы он состоял вместе с духовными детьми в контрреволюционной монархической организации.
Отвечая на его вопросы, отец Илья сказал: «Я священник Тихоновского толка, с заграницей никакой связи не имею. От всякой политики отошел. Как человек верующий, с коммунизмом я идти не могу. Идеи монархизма в настоящее время мне кажутся нелепыми. Вредительство я считаю подлостью; если человек не согласен с политикой советской власти, он должен говорить прямо. На эту ложь нет Божьего благословения».
По окончании следствия в обвинительном заключении было сказано, что «привлеченный к следствию по обвинению в участии в контрреволюционной монархической группировке и в антисоветской агитации, Четверухин свое участие в монархической группировке отрицал».
Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Илью к трем годам
заключения в исправительно-трудовой лагерь. 5 декабря 1930 года он был этапом отправлен в лагерь.
Вот что вспоминает об этом дне его сын Сергей Ильич: «В этот день ему разрешили последнее свидание с семьей. Отец сказал нам, что в душе его полная тишина и покорность воле Божией. Он всех горячо благодарил и благословлял». Когда пробовали расспрашивать отца Илью о том, как ему все это время жилось, то оказалось, что все хорошо: и на Лубянке хорошо, и в Бутырках тоже. «Я все время со всеми вами и с духовными детьми, молюсь и благословляю».
В начале декабря ударили сильные морозы, и это сделало переезд мучительным, так как этап с заключенными ехал в нетопленом переполненном узниками вагоне. Затем пришлось идти пешком более ста километров от Соликамска до Вишеры. Дорогой отца Илью обокрали, отняв у него все теплые вещи, включая шапку, но он не обморозился, потому что у него все же сохранились валенки и шарф, которым он закутывал голову вместо шапки.
О жизни отца Ильи в лагере свидетельствуют письма, которые ему удавалось писать. Заключенный имел право отправить только одно письмо в месяц, которое, естественно, подвергалось жестокой цензуре, поэтому он не мог касаться в них своих тяжких испытаний. Но даже в таких письмах отразилась душа отца Илии: его мужественное терпение, смиренное принятие всех скорбей, его боль за оставленную безпомощной семью, любовь к своей милой матушке, и безконечная, все возрастающая вера и любовь к Господу.
В начале августа 1931 года на свидание к отцу Илье в Вишерский лагерь приехал его сын Сергей. Отец рассказал ему, что «в лагере много заключенных монахов, священников, архимандритов, членов приходских советов. Такие заключенные стараются общаться между собой и помогать друг другу. Молиться и креститься на виду нельзя, это делается только под одеялом. Он говорил, что ко всему, даже к самому тяжелому, можно как-то приспособиться, и тогда станет жить легче.
В конце мая 1932 года в лагерь удалось приехать и его жене, матушке Евгении, которая написала воспоминания о своем пребывании в Вишере.
«Из первого вечера... мне особенно ярко запомнилось наше прощание и разговор. Было ясное безоблачное светлое небо, на далеком горизонте чуть алела заря. Стоя во весь свой высокий рост на фоне этого светлого неба, батюшка мне говорил, отчеканивая каждое слово: “Ты в своих письмах часто занимаешься совершенно безполезным занятием: считаешь дни, сколько прошло со дня нашей разлуки и сколько еще осталось до дня моего возвращения домой. Я этого не жду. Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет. Мне, вероятно, дадут еще три года. Здесь я прохожу вторую духовную академию, без которой меня не пустили бы в Царство Небесное. Каждый день я жду смерти и готовлюсь к ней».
Лагерь отец Илья воспринимал с трех сторон – во-первых, с отрицательной: шпана, пьянство, обиды, насилия, бесчеловечное отношение, побои; во-вторых, здесь был целый сонм самых прекрасных людей, а третья сторона — то, как все это переживалось, отражалось и преломлялось в его душе. И в результате он всегда чувствовал на себе милость и любовь Божию, дивный Его Промысел, и потому делался ближе к Богу и любил Его все больше и больше. Никакой внешней религиозности он проявить не мог, но в душе все пережитое, глубоко скорбное и тяжелое, сделало его еще более религиозным. Раньше он был религиозен более разумом, а теперь всей душой и всем сердцем полюбил Господа Иисуса Христа. “Нет Его краше, нет Его милее”, — говорил он мне. Он чувствовал себя здесь, подобно живущему в монастыре. “Ведь тут как раз упражняешься в тех добродетелях, которые требуются от монаха, когда он принимает постриг: полное отречение от своей воли, нестяжание и целомудрие».
По приезде на Вишеру в декабре 1930 года он был определен на общие работы. Работа настолько его утомляла, что однажды он в изнеможении упал на опилки и уже не мог сам подняться. Его отправили в больницу, где он пробыл более двух недель. Едва только выписали из больницы, он должен был идти в командировку, за пятьдесят четыре километра от Вишеры, а силы его еще не восстановились после болезни.
Им пришлось сделать этот тяжелый переход в продолжение одних суток. Под конец пути отец Илья, совершенно обезсиленный, падал на снег через каждые пять шагов, других же тащили под руки конвоиры. Наконец, поздно ночью доплелись. Для ночлега отвели в пустую нетопленую избу с выбитыми стеклами. Ныло все тело, и холод сковывал члены.
Пришло утро. Погнали их пилить хвойный лес. Батюшка пилил до тех пор, пока не сломалась пила. Тут на него посыпались ругательства. Но вскоре приехал другой начальник, нужно было вести отчетность. Увидев его, он позвал: “Эй ты, очкастый, грамоте учился?” — “Учился”. — “Арихметику знаешь? Ну, будешь табельщиком”.
К 1 мая 1930 года отец Илья вместе с другими заключенными вернулся на Вишеру.
Вскоре снова послали его на общие работы. Надо было с 7 часов утра до 11 вечера в паре с другим заключенным таскать по две толстых доски с берега на баржу. Чтобы успеть выполнить “урок” вовремя, на берег подымались чуть не бегом. К концу дня все плечи были до крови натерты, все тело болело. В первый день “урок” был выполнен на 100%, однако на утро, когда снова послали их на ту же работу, они сговорились таскать по одной доске — уж очень болели израненные плечи. К 11 часам вечера “урок” был выполнен только на три четверти, пришло начальство и приказало докончить сегодня же.
Только в 3 часа ночи кончили “урок”, а в 5 часов надо было снова вставать на ту же работу. И в глубокой тоске он возопил ко Господу: “Господи, Пресвятая Богородица, святитель Николай, я всегда вам молился, и вы мне помогали, а теперь вы видите, что я совсем изнемог, что я готов умереть на этой непосильной работе, и вы меня забыли. Ну что же. Или мне больше уж вас не просить ни о чем?” Лег на нары, но спать не мог от сильной во всем теле боли и горько заплакал. Но к утру вдруг душа снова замолилась, смягчилось его сердце, и снова явилась преданность и вера в Промысел Божий. “Нет, Господи, — шептал он, — хотя бы я умирал в моих страданиях, я никогда не перестану молиться и верить Тебе”. И тут произошло чудо. Когда в 6 часов утра все пошли на перекличку, чтобы идти на работу, читая фамилию Четверухин, начальник запнулся и вспомнил, что батюшку требовали в Управление для какого-то дела. Оказалось, что он понадобился для написания отчета. Таким образом, Господь избавил его от непосильной работы.
Духовником батюшки на Вишере был архимандрит Донского монастыря отец Архип. Исповедоваться удавалось в необычной обстановке: колют вместе дрова, например, и
батюшка в это время исповедует свои грехи, а по окончании исповеди отец архимандрит положит на его голову свою руку и прочитает разрешительную молитву.
В конце января 1932 года Батюшку посадили в изолятор. Это было не отапливаемое помещение с выбитыми стеклами, то и дело бегали крысы. В первый день в изоляторе было очень тяжело, т.к. он находился там вместе с уголовниками, но на следующий день его перевели в изолированное от других помещение, и тут он ожил и был даже счастлив. Отец Илья просидел в изоляторе двадцать дней. По его словам, в изоляторе он обрел мир души: «Обретут покой только те, кто научился кротости и смирению».
В лагере одновременно с отцом Ильей находился художник Кирсанов, который написал его портрет. Этот портрет забрала с собой матушка Евгения.
Отец Илья погиб при пожаре в лагерном клубе в 4 часа дня 18 декабря 1932 года - в канун Николина дня. Сразу же после пожара друзья отца Ильи, а их в лагере было много, бросились искать его или его останки. Но все их усилия были тщетными: ничего найдено не было, хоронить было некого, - клуб был сложен из сосновых бревен и сгорел моментально, как костер.
Накануне смерти отец Илья, разговаривая с заключенным врачом Сергеем Алексеевичем Никитиным, сказал ему:
«Прохор Мошнин (преподобный Серафим Саровский) так говорил: “Стяжи мир души, и около тебя тысячи спасутся”. Я тут стяжал этот мир души, и если я хоть маленький кусочек этого мира привезу с собой в Москву, то и тогда я буду самым счастливым человеком. Я многого лишился в жизни, я уже не страшусь никаких потерь, я готов каждый день умереть, я люблю Господа, и за Него я готов хоть живой на костер». На другой же день слова эти сбылись!
В одной из своих проповедей, посвященной Слову Иоанна Златоустого на Пасху в 1929 году, где батюшка говорил о мучениках за Христову Церковь, победивших ад, он произнес потрясающие слова:
«И нам предстоит тот же, может быть, путь, и нас они зовут безстрашно, любовно, торжествующе встретить ад лицом к лицу, зная, что свет во тьме светит и тьма, если и не принимает света, то победить его не может; врата адовы не победят Церкви, не победят Царства Божия, Царства жизни и Царства любви. Аминь».
И врата адовы действительно не победили его любви к Богу, не победили Царства Божия.
В 1990 году отец Илья был реабилитирован.
12 марта 2002 года Священный Синод Русской Православной Церкви постановил включить отца Илью в Собор новомучеников и исповедников Российских. Память священномученика Ильи совершается в день его кончины 5/18 декабря.
Тропарь, глас 4:
Благочестием семьи изрядствующую главу, Возводящу в горняя по себе чада Божия, Огнепальною блистающу ревностию, Всесожжение мирно Господеви, Злато Церкве преискушенное, От сокровищ небесных умоляюща о нас - Илию священномученика любовию воспоим.
Кондак, гл.6:
Пастыря всеизрядна Толмачевска, Бутырска благосердна узника, терпеливодушна изгнанника за Христа, мирнаго духом мученика, Илию восхвалим неусыпающа о нас ходатая.
Величание
Величаем тя, священномучениче Илие, и чтим святую память твою: ты бо молиши за нас Христа Бога нашего.
Молитва священномученику Илие
О избранниче и угодниче Христов, священномучениче Илие, Церкве Русския столпе непоколебимый, земли нашея благое прозябение и красный плод, сродников твоих предстателю и наставниче!
Ты во время гонения безбожнаго от сокровищницы души твоея спасительное исповедание Православныя веры изнесл еси, и людем верным пастырь добрый явился еси, душу твою за Христа и Его овцы полагая и лютыя волки далече отгоняя. Ныне убо призри на нас, недостойных чад твоих, умиленною душею и сокрушенным сердцем тя призывающих.
Умоли Господа Бога, да простит согрешения наша и избавит от адовых уз и вечнаго мучения. Утверди нас в вере святой, научи нас всегда творити волю Божию и хранити заповеди церковныя.
Буди пастырем нашим - правило веры, воином - вождь духовный, болящим - врач изрядный, печальным - утешитель, гонимым - заступник, юным - наставник, всем же благосердый отец и теплый молитвенник, яко да молитвами твоими соблюдется в Православии Святая Русь и непрестанно славится в ней имя Пресвятыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков. Аминь.
Святый священномучениче Илие, моли Бога о нас.
Очень показательным и знаменательным является сохранившееся воспоминание о том, что однажды в гимназическом классе возник вопрос о религии. И только один Илюша Четверухин прямо сказал, что он верует в Бога. Остальные же мальчики утверждали, что они не веруют. Этот поступок дает нам представление не только о религиозности Илюши, но и о его мужестве – он не побоялся насмешек соучеников и выступил один против всего класса. Кроме того, этот эпизод дает нам также представление об удручающем состоянии религиозности молодого поколения в те времена.
После окончания гимназии Илью приняли без экзаменов в Московский Государственный Университет на историко-филологический факультет.
Благословение на коренное изменение своего жизненного призвания и вступление на путь священничества он получил от преподобного старца Варнавы (Меркулова) Гефсиманского. В 1906 году на первой неделе Великого поста Илья Николаевич поехал в Черниговский скит с надеждой побывать у Старца. Ему удалось побеседовать со Старцем. Однако в тот же день отец Варнава скончался, стоя на коленях, перед святым престолом. Так Илья Николаевич, едва узнав Старца, потерял его.
8 мая 1906 года Илья Николаевич впервые поехал в Зосимову пустынь к иеромонаху Алексию. Он довольно долго беседовал со Старцем, исповедался у него с семилетнего возраста, как требовал того отец Алексий у всех, кого принимал в число своих духовных детей. «Отныне я беру вас в свое попечение, — сказал старец, — я должен буду ответ за вас давать на Страшном суде, но вы должны мне за то обещать полное со своей стороны послушание». Илья Николаевич именно этого и искал, поэтому тотчас с радостью согласился на условия, поставленные старцем, и вернулся в Москву волне счастливым.
Летом 1907 года, оставив университет, Илья Николаевич сдал экстерном за весь курс Духовной семинарии и поступил в Московскую Духовную академию.
6 февраля 1908 года Илья Николаевич обвенчался с Евгенией Леонидовной Грандмезон. После свадьбы, в тот же день вечером, они выехали в Сергиев Посад и, отстояв на другой день литургию в Лавре, отправились в Зосимову пустынь, где встретились с отцом Алексием. Благословив и поздравив их, батюшка дал им большую просфору, очень одобрил их приезд в монастырь и сказал им: «За то, что первые дни после брака вы посвятили пребыванию в монастыре и говению, вас Господь благословит и никогда не оставит».
В 1911 году Илья Николаевич был рукоположен в сан священника. В этом же году он окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия. Тема его кандидатской работы была «Жизнь и труды аввы Исаака Сирина». Часть его кандидатской диссертации была напечатана в книге «Творения аввы Исаака Сириянина», под редакцией С. Соболевского (Сергиев Посад,1911г).
По окончании Духовной Академии о. Илья со своим уже разросшимся семейством (к тому времени у него было два сына Сергей и Серафим) переехал в Сокольники, где стал настоятелем храма Живоначальной Троицы при Ермаковской богадельне. Там они прожили восемь лет. Кроме службы в богадельне отец Илья преподавал Закон Божий сначала в Елизаветинском институте благородных девиц, а потом в городском училище в Сокольниках.
В те годы отец Илья увлекался рисованием. Одной из самых значительных его работ стала икона Спасителя из Плевненской часовни в Москве. Написал он также иконы «Моление о чаше» и преподобного Серафима Саровского чудотворца.
После 1917 г. Ермаковская богадельня была закрыта, а вслед за ней закрыли и храм. Началось лихолетье. Впервые семья о. Ильи узнала, что такое жизнь впроголодь.
Когда стало известно о кончине настоятеля храма Святителя Николая в Толмачах, где в течение двадцати восьми лет в сане диакона служил его духовный отец иеросхимонах Алексий Зосимовский, отец Илья загорелся желанием служить в этом храме. Старец Алексий с любовью благословил его и вот он стал настоятелем этого столь дорогого его сердцу храма, «обвеянного молитвами дорогого старца».
Итак, началось его десятилетнее, до самого закрытия храма в 1929 году, самоотверженное служение в то тяжелейшее для всего Православного мира время. Тогда он был еще совсем молодым, ему было только 33 года. Это были мрачные смутные времена. Разворачивалась гражданская война, была страшная разруха, холод, голод. Все прежние ориентиры и ценности были сломаны, а тут еще и разброд внутри самой Матери-Церкви, появление прямого раскола: живоцерковники, обновленцы, арест и изоляция Святейшего Патриарха Тихона.
После переезда в Толмачи семья отца Ильи поселилась в доме причта, как и полагалось семье настоятеля, но времена были уже другие и в их квартиру стали вселять посторонних людей, появилось новое слово «уплотнение». В результате этого уплотнения семья из семи человек, в конце концов, оказалась в двух комнатках, окруженная враждебными людьми, считающими, что с «семьей попа» все позволено. Холодными зимами, когда не было дров, они обогревались около «буржуйки», Матушка Евгения готовила еду на гудящих примусах, и все старались, как можно быстрей пробежать мимо недобрых взглядов и укрыться за своими дверями.
Храм отец Илья нашел в совершенно бедственном положении. Богатые прихожане, бывшие раньше благотворителями храма, или умерли, или уехали, а в их домах поселилась беднота. Диакон и псаломщик уволились. Не было ни дров, ни муки, ни свечей, ни масла для лампад, ни церковного вина. Первую зиму храм не отапливался и внутри искрился от инея. Богомольцев почти не было. Но все же всегда находилось немного муки, масла и вина, и служба не прекращалась. Отец Илья решил служить каждый день. Матушка Евгения, имевшая музыкальное образование, хороший слух и голос, стала постоянно читать и петь в храме.
Постепенно в храм стало приходить и приезжать все больше людей. Появились помощники и помощницы. Особенно привлекала людей личность отца Ильи — его доброжелательность, ум, всесторонняя образованность и личное обаяние.
Постепенно сложилось общество людей, любивших и уважавших друг друга, привязанных к храму и к своему духовному отцу. Все прихожане с радостью принимали участие в уборке и украшении храма, в пении и чтении. Аналои с книгами стояли уже не на клиросе, а в храме, так как отцу Илье хотелось, чтобы как можно больше молящихся участвовало в богослужении.
Но не только великолепными проповедями и поучениями с амвона привлекал отец Илья к себе духовных чад. Его исповеди были для них ни с чем несравнимым средством очищения, научения, духовного возрастания. Исповедь он проводил на клиросе, за ширмой, исповедовал каждого индивидуально, обстоятельно, давал советы и поучения.
Говоря о Толмачевском приходе, нельзя не вспомнить и о домашних собраниях, проходивших у Батюшки или у кого-нибудь из его духовных детей. Они напоминали «агапы» – древнехристианские вечери любви.
В то время как в храме шла глубокая духовная жизнь, преображение душ человеческих и возносились горячие молитвы к Богу о мире и благополучии родной страны, напротив церкви из двери в дверь в здании бывшей церковноприходской школы, превращенной в клуб имени Карла Маркса, велась антирелигиозная пропаганда. Под церковные праздники устраивались антирелигиозные мероприятия, и тогда навстречу крестному ходу двигалось шествие с богохульными транспарантами, в адрес молящихся неслись насмешки и ругань, а в священника бросали камни.
В эти годы в связи с декретом о всеобщей трудовой повинности священник и его жена обязаны были устроиться на работу, так как служба в церкви таковой не считалась. Отец Илья с помощью И.Э. Грабаря устроился научным сотрудником в Третьяковскую галерею, а Евгения Леонидовна стала работать делопроизводителем во Всеобуче. Оба они рано утром уходили в храм, затем – на работу, потом снова шли в храм и уже только после этого – домой.
В 1923 году в семье произошло несколько серьезных событий: в феврале скончался после тяжелой болезни младший сын Иван, а в апреле родился следующий сын Николай.
В июле 1923 года отец Илья был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму по обвинению в распространении контрреволюционных слухов, касающихся отношения властей к Патриарху Тихону, и в монархизме. Он это категорически отрицал, так как христианин не должен быть ни монархистом, ни республиканцем, ему надлежит быть лояльным по отношению к существующей власти. Во всем том, что не противоречит Евангелию, считал отец Илия, мы обязаны повиноваться верховной власти и ее законам».
Весь 1923 год был трудным. Был арестован Патриарх Тихон. Прошли кровавые процессы над духовенством. Возник раскол живоцерковников. Многие священники снимали сан. Не стало Зосимовой пустыни. Разорили Троице-Сергиеву Лавру. Закрыли ряд церквей. Многие близкие переселились на Соловки, в Зырянский и Нарымский край. Обиходными стали слова: уплотнение, сокращение, выселение, арест, ссылка, расстрел.
А в конце 1923 года во время Рождественских праздников в храме произошло торжественное и радостное событие. Отец Илья поехал поздравлять Святейшего патриарха Тихона с Рождеством, и тот выразил желание послужить в его храме. Был назначен день – ближайшее воскресенье, 31 декабря по старому стилю. Для благолепия был приглашен протодиакон Михаил Холмогоров, который служил молитвенно, обладал мягчайшим баритоном, не читал, а пел ектеньи.
Это посещение Патриарха было для всех толмачевцев радостным великим праздником. В Святейшем все почувствовали истинно родного отца, молитвенника за всю землю Русскую.
Уволили отца Илью из Третьяковской галереи весной 1924 года. С этого времени его самого и всю семью записали в «лишенцы», лишив каких бы то ни было гражданских прав. Две комнаты обложили огромным налогом. Плата за все коммунальные услуги была многократно увеличена. Им было отказано и во всяком медицинском обслуживании, дети не имели права получать образование.
Постоянными прихожанами храма в то время были люди из самых разных слоев общества, но большинство все-таки составляла интеллигенция и учащаяся молодежь.
Первой помощницей в храме была Лидия Григорьевна Надеждина впоследствии принявшая постриг с именем Любовь. Когда в храме не стало ни дьякона, ни псаломщика митрополит Кирилл (Смирнов) благословил Лидию Григорьевну прислуживать во время богослужений. Она стала выносить свечу, разжигать кадило, подавать просфоры. Среди прихожан было много сотрудников Третьяковской галереи. Очень многие прихожане отца Ильи пронесли любовь и уважение к своему духовному отцу через всю жизнь.
Некоторые из духовных детей отца Ильи были в дальнейшем арестованы, сосланы, погибли в лагерях. Другие, уцелевшие продолжали приходить в его осиротевшую (после ареста о. Ильи) семью, теперь уже к его матушке Евгении, искали и находили у нее духовную поддержку и утешение. Матушка, в какой- то мере заменила его для осиротевших духовных детей. Она и словом, и делом старалась помочь всем, кто к ней обращался. Толмачевцы получали от нее и молитвенную помощь, и мудрый совет.
Отец Илья пользовался огромным уважением не только среди своих духовных чад. У него был обширный круг друзей, знакомых. Их имена составляют цвет культурной духовной жизни начала ХХ века. Наиболее известными среди них являются митрополит Кирилл Смирнов, архиепископ Иларион Троицкий, митрополит Петр Полянский, старец Герасим и архимандрит Арсений Жадановский из Чудова монастыря в Кремле, епископ Серафим Звездинский, протоиерей Алексей Мечев, архимандрит Митрофан Сребрянский, отец Павел Флоренский, епископ Игнатий Садковский, Михаил Александрович Новоселов (епископ Марк). Судьбы этих людей были сложны и трагичны. Их высылали, заключали в тюрьмы, ненадолго выпускали, они возвращались в Москву, а затем снова попадали за решетку. Их редкие посещения были настоящими праздниками для верующих. Если они служили в Толмачах, то без архиерейской пышности, а иногда просто молились в алтаре, чтобы не подвергать риску себя и отца Илью.
Храм святителя Николая в Толмачах закрыли сразу же после главного храмового праздника, Дня Святого Духа, 24 июня 1929 года. Новые владельцы опустошили внутренность, сняли не только кресты, но и купола, разбили на куски певучие колокола, а потом разобрали и дивную, стройную колокольню.
Отец Илия неделю пролежал с сердечным приступом. Оправившись после болезни, отец Илья стал служить в храме святителя Григория Неокессарийского на Полянке, приглашенный своим давним добрым другом, настоятелем этого храма отцом Петром Лаговым, туда же перешли и его духовные дети.
В этих печальных обстоятельствах отцу Илье пришлось встретить 20-летие своего служения Церкви.
О последнем служении батюшки вечерни в воскресенье накануне ареста вспоминает В.В. Бородич: «Воскресенье 26 октября было мрачным, дождливым днем. На душе было также тоскливо и тягостно. Об этой вечерне у меня осталось незабываемое впечатление. Из-за усталости Батюшка не говорил никакого поучения, он только устроил чтение акафиста Страстям Христовым перед Распятием. Певчие наши пели на красивый протяжный распев, и Батюшка так одушевленно, так проникновенно читал воззвания, что каждое слово отпечатывалось в душе… Батюшка особенно углубленно молился Богу. Евангелие, которое по уставу надо было читать в это воскресенье, было от Иоанна, гл.17- «Первосвященническая молитва». Батюшка читал с особенным чувством. Видно было, что он все слова этой возвышенной молитвы относил к себе, точно он чувствовал, что дело его на земле уже было совершено, а впереди ждали его, как и Христа, Голгофа и смерть… «Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил мне исполнить… Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира, ибо слова, которые Ты дал Мне, я передал им…Я о них молю, не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал мне, потому что они Твои. Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду, Отче Святый! Соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты дал Мне». Проповеди не было в тот день, да в ней и не чувствовалось нужды: все было сказано Евангелием».
В тот же день отец Илья был арестован. Евгения Леонидовна так вспоминала об аресте мужа: «За ним пришли поздно ночью. После краткого обыска наши “гости” собрались уходить. Когда Батюшка совсем оделся, я сказала, что теперь надо помолиться. Они не протестовали, стояли без шапок. Я прочитала молитву, поклонилась в землю своему дорогому, он меня благословил, я его перекрестила и поцеловала. Все вместе вышли из дома. Я его спросила: “Что ты сейчас чувствуешь?” — “Глубочайший мир, — ответил он. — Я всегда учил своих духовных детей словом, а теперь буду учить их и своим примером».
Отец Илья был помещен в Бутырскую тюрьму. В небольшой камере было столько людей, что даже на полу между нарами лечь было негде. Первое время он спал на заплеванном, грязном полу под нарами.
Дело о. Ильи вел сотрудник секретного отделения ОГПУ Л.Д. Брауде, (впоследствии известный юрист), который настойчиво добивался, чтобы он оговорил себя и других, подтвердив следственные домыслы, будто бы он состоял вместе с духовными детьми в контрреволюционной монархической организации.
Отвечая на его вопросы, отец Илья сказал: «Я священник Тихоновского толка, с заграницей никакой связи не имею. От всякой политики отошел. Как человек верующий, с коммунизмом я идти не могу. Идеи монархизма в настоящее время мне кажутся нелепыми. Вредительство я считаю подлостью; если человек не согласен с политикой советской власти, он должен говорить прямо. На эту ложь нет Божьего благословения».
По окончании следствия в обвинительном заключении было сказано, что «привлеченный к следствию по обвинению в участии в контрреволюционной монархической группировке и в антисоветской агитации, Четверухин свое участие в монархической группировке отрицал».
Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило протоиерея Илью к трем годам
заключения в исправительно-трудовой лагерь. 5 декабря 1930 года он был этапом отправлен в лагерь.
Вот что вспоминает об этом дне его сын Сергей Ильич: «В этот день ему разрешили последнее свидание с семьей. Отец сказал нам, что в душе его полная тишина и покорность воле Божией. Он всех горячо благодарил и благословлял». Когда пробовали расспрашивать отца Илью о том, как ему все это время жилось, то оказалось, что все хорошо: и на Лубянке хорошо, и в Бутырках тоже. «Я все время со всеми вами и с духовными детьми, молюсь и благословляю».
В начале декабря ударили сильные морозы, и это сделало переезд мучительным, так как этап с заключенными ехал в нетопленом переполненном узниками вагоне. Затем пришлось идти пешком более ста километров от Соликамска до Вишеры. Дорогой отца Илью обокрали, отняв у него все теплые вещи, включая шапку, но он не обморозился, потому что у него все же сохранились валенки и шарф, которым он закутывал голову вместо шапки.
О жизни отца Ильи в лагере свидетельствуют письма, которые ему удавалось писать. Заключенный имел право отправить только одно письмо в месяц, которое, естественно, подвергалось жестокой цензуре, поэтому он не мог касаться в них своих тяжких испытаний. Но даже в таких письмах отразилась душа отца Илии: его мужественное терпение, смиренное принятие всех скорбей, его боль за оставленную безпомощной семью, любовь к своей милой матушке, и безконечная, все возрастающая вера и любовь к Господу.
В начале августа 1931 года на свидание к отцу Илье в Вишерский лагерь приехал его сын Сергей. Отец рассказал ему, что «в лагере много заключенных монахов, священников, архимандритов, членов приходских советов. Такие заключенные стараются общаться между собой и помогать друг другу. Молиться и креститься на виду нельзя, это делается только под одеялом. Он говорил, что ко всему, даже к самому тяжелому, можно как-то приспособиться, и тогда станет жить легче.
В конце мая 1932 года в лагерь удалось приехать и его жене, матушке Евгении, которая написала воспоминания о своем пребывании в Вишере.
«Из первого вечера... мне особенно ярко запомнилось наше прощание и разговор. Было ясное безоблачное светлое небо, на далеком горизонте чуть алела заря. Стоя во весь свой высокий рост на фоне этого светлого неба, батюшка мне говорил, отчеканивая каждое слово: “Ты в своих письмах часто занимаешься совершенно безполезным занятием: считаешь дни, сколько прошло со дня нашей разлуки и сколько еще осталось до дня моего возвращения домой. Я этого не жду. Я уверен, что в вечности мы будем с тобой вместе, а на земле нет. Мне, вероятно, дадут еще три года. Здесь я прохожу вторую духовную академию, без которой меня не пустили бы в Царство Небесное. Каждый день я жду смерти и готовлюсь к ней».
Лагерь отец Илья воспринимал с трех сторон – во-первых, с отрицательной: шпана, пьянство, обиды, насилия, бесчеловечное отношение, побои; во-вторых, здесь был целый сонм самых прекрасных людей, а третья сторона — то, как все это переживалось, отражалось и преломлялось в его душе. И в результате он всегда чувствовал на себе милость и любовь Божию, дивный Его Промысел, и потому делался ближе к Богу и любил Его все больше и больше. Никакой внешней религиозности он проявить не мог, но в душе все пережитое, глубоко скорбное и тяжелое, сделало его еще более религиозным. Раньше он был религиозен более разумом, а теперь всей душой и всем сердцем полюбил Господа Иисуса Христа. “Нет Его краше, нет Его милее”, — говорил он мне. Он чувствовал себя здесь, подобно живущему в монастыре. “Ведь тут как раз упражняешься в тех добродетелях, которые требуются от монаха, когда он принимает постриг: полное отречение от своей воли, нестяжание и целомудрие».
По приезде на Вишеру в декабре 1930 года он был определен на общие работы. Работа настолько его утомляла, что однажды он в изнеможении упал на опилки и уже не мог сам подняться. Его отправили в больницу, где он пробыл более двух недель. Едва только выписали из больницы, он должен был идти в командировку, за пятьдесят четыре километра от Вишеры, а силы его еще не восстановились после болезни.
Им пришлось сделать этот тяжелый переход в продолжение одних суток. Под конец пути отец Илья, совершенно обезсиленный, падал на снег через каждые пять шагов, других же тащили под руки конвоиры. Наконец, поздно ночью доплелись. Для ночлега отвели в пустую нетопленую избу с выбитыми стеклами. Ныло все тело, и холод сковывал члены.
Пришло утро. Погнали их пилить хвойный лес. Батюшка пилил до тех пор, пока не сломалась пила. Тут на него посыпались ругательства. Но вскоре приехал другой начальник, нужно было вести отчетность. Увидев его, он позвал: “Эй ты, очкастый, грамоте учился?” — “Учился”. — “Арихметику знаешь? Ну, будешь табельщиком”.
К 1 мая 1930 года отец Илья вместе с другими заключенными вернулся на Вишеру.
Вскоре снова послали его на общие работы. Надо было с 7 часов утра до 11 вечера в паре с другим заключенным таскать по две толстых доски с берега на баржу. Чтобы успеть выполнить “урок” вовремя, на берег подымались чуть не бегом. К концу дня все плечи были до крови натерты, все тело болело. В первый день “урок” был выполнен на 100%, однако на утро, когда снова послали их на ту же работу, они сговорились таскать по одной доске — уж очень болели израненные плечи. К 11 часам вечера “урок” был выполнен только на три четверти, пришло начальство и приказало докончить сегодня же.
Только в 3 часа ночи кончили “урок”, а в 5 часов надо было снова вставать на ту же работу. И в глубокой тоске он возопил ко Господу: “Господи, Пресвятая Богородица, святитель Николай, я всегда вам молился, и вы мне помогали, а теперь вы видите, что я совсем изнемог, что я готов умереть на этой непосильной работе, и вы меня забыли. Ну что же. Или мне больше уж вас не просить ни о чем?” Лег на нары, но спать не мог от сильной во всем теле боли и горько заплакал. Но к утру вдруг душа снова замолилась, смягчилось его сердце, и снова явилась преданность и вера в Промысел Божий. “Нет, Господи, — шептал он, — хотя бы я умирал в моих страданиях, я никогда не перестану молиться и верить Тебе”. И тут произошло чудо. Когда в 6 часов утра все пошли на перекличку, чтобы идти на работу, читая фамилию Четверухин, начальник запнулся и вспомнил, что батюшку требовали в Управление для какого-то дела. Оказалось, что он понадобился для написания отчета. Таким образом, Господь избавил его от непосильной работы.
Духовником батюшки на Вишере был архимандрит Донского монастыря отец Архип. Исповедоваться удавалось в необычной обстановке: колют вместе дрова, например, и
батюшка в это время исповедует свои грехи, а по окончании исповеди отец архимандрит положит на его голову свою руку и прочитает разрешительную молитву.
В конце января 1932 года Батюшку посадили в изолятор. Это было не отапливаемое помещение с выбитыми стеклами, то и дело бегали крысы. В первый день в изоляторе было очень тяжело, т.к. он находился там вместе с уголовниками, но на следующий день его перевели в изолированное от других помещение, и тут он ожил и был даже счастлив. Отец Илья просидел в изоляторе двадцать дней. По его словам, в изоляторе он обрел мир души: «Обретут покой только те, кто научился кротости и смирению».
В лагере одновременно с отцом Ильей находился художник Кирсанов, который написал его портрет. Этот портрет забрала с собой матушка Евгения.
Отец Илья погиб при пожаре в лагерном клубе в 4 часа дня 18 декабря 1932 года - в канун Николина дня. Сразу же после пожара друзья отца Ильи, а их в лагере было много, бросились искать его или его останки. Но все их усилия были тщетными: ничего найдено не было, хоронить было некого, - клуб был сложен из сосновых бревен и сгорел моментально, как костер.
Накануне смерти отец Илья, разговаривая с заключенным врачом Сергеем Алексеевичем Никитиным, сказал ему:
«Прохор Мошнин (преподобный Серафим Саровский) так говорил: “Стяжи мир души, и около тебя тысячи спасутся”. Я тут стяжал этот мир души, и если я хоть маленький кусочек этого мира привезу с собой в Москву, то и тогда я буду самым счастливым человеком. Я многого лишился в жизни, я уже не страшусь никаких потерь, я готов каждый день умереть, я люблю Господа, и за Него я готов хоть живой на костер». На другой же день слова эти сбылись!
В одной из своих проповедей, посвященной Слову Иоанна Златоустого на Пасху в 1929 году, где батюшка говорил о мучениках за Христову Церковь, победивших ад, он произнес потрясающие слова:
«И нам предстоит тот же, может быть, путь, и нас они зовут безстрашно, любовно, торжествующе встретить ад лицом к лицу, зная, что свет во тьме светит и тьма, если и не принимает света, то победить его не может; врата адовы не победят Церкви, не победят Царства Божия, Царства жизни и Царства любви. Аминь».
И врата адовы действительно не победили его любви к Богу, не победили Царства Божия.
В 1990 году отец Илья был реабилитирован.
12 марта 2002 года Священный Синод Русской Православной Церкви постановил включить отца Илью в Собор новомучеников и исповедников Российских. Память священномученика Ильи совершается в день его кончины 5/18 декабря.
Тропарь, глас 4:
Благочестием семьи изрядствующую главу, Возводящу в горняя по себе чада Божия, Огнепальною блистающу ревностию, Всесожжение мирно Господеви, Злато Церкве преискушенное, От сокровищ небесных умоляюща о нас - Илию священномученика любовию воспоим.
Кондак, гл.6:
Пастыря всеизрядна Толмачевска, Бутырска благосердна узника, терпеливодушна изгнанника за Христа, мирнаго духом мученика, Илию восхвалим неусыпающа о нас ходатая.
Величание
Величаем тя, священномучениче Илие, и чтим святую память твою: ты бо молиши за нас Христа Бога нашего.
Молитва священномученику Илие
О избранниче и угодниче Христов, священномучениче Илие, Церкве Русския столпе непоколебимый, земли нашея благое прозябение и красный плод, сродников твоих предстателю и наставниче!
Ты во время гонения безбожнаго от сокровищницы души твоея спасительное исповедание Православныя веры изнесл еси, и людем верным пастырь добрый явился еси, душу твою за Христа и Его овцы полагая и лютыя волки далече отгоняя. Ныне убо призри на нас, недостойных чад твоих, умиленною душею и сокрушенным сердцем тя призывающих.
Умоли Господа Бога, да простит согрешения наша и избавит от адовых уз и вечнаго мучения. Утверди нас в вере святой, научи нас всегда творити волю Божию и хранити заповеди церковныя.
Буди пастырем нашим - правило веры, воином - вождь духовный, болящим - врач изрядный, печальным - утешитель, гонимым - заступник, юным - наставник, всем же благосердый отец и теплый молитвенник, яко да молитвами твоими соблюдется в Православии Святая Русь и непрестанно славится в ней имя Пресвятыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа во веки веков. Аминь.
Святый священномучениче Илие, моли Бога о нас.
